YUG

Зато «Трех мушкетеров» – читал несколько раз.
И не ради душной романтики перьев на шляпе, подозрительных по запаху сапог и пышных воротничков (вся четверка у меня вызывала либо отвращение, либо скуку).

А ради – Миледи.
(Леди Винтер, она же графиня де ля Фер и Сонька Золотая Ручка – нет, это, кажется, не оттуда.)

И дело даже не в том, что она изначально была гонимой и преданной... Перечитайте роман: поступок Атоса без всяких оправданий гнусный. То есть что получается: любовь любовью, а за то, что клейменная, – сразу повесить? Вместо того чтоб спрятать, уберечь, простить, потом всю жизнь мучиться, бить жену и кричать: ты всю мою жизнь заела, сука, – а потом гладить белокурые локоны – уже с пепельной сединой – и говорить: прости меня, прости, только ты, никому я тебя не отдам.

Так ведь нет же. Закон и порядок. Государство – это я. Агент Малдер просто какой-то, ФСБ на выезде – повесил и не поперхнулся.
Ничего не скажешь: очень законопослушный дядечка.

И не в том дело, что она, в конце концов, совершила не больше преступлений, чем та же четверка (двойные стандарты и мужской шовинизм цветут в Вашем романе, товарищ Александр Дюма-отец, я лично так думаю, о чем и написал уже в ЖЭК и ООН).

А всё дело – в финале.
Только там понимаешь, кто тут кот в сапогах, а кто – человек.
Ведь если просто подумать...

Столько сделала невозможного эта психопатическая белокурая девушка (ей всего 25), окруженная одними врагами, с тайным позором, идущая напролом. А ведь ей никто просто так даже не помогал.

Но она справилась. Устроила мир под себя.
Так всех под себя подмяла, так всех обвела вокруг пальца, все под ее дудку плясали – и вдруг...

Ну, подумаешь, поймали ее, ну, повезли в лодке, связанную, чтобы голову отрубить (четыре трусливых мужчины на одну женщину, плюс пятый – палач), так она же и тут умудрилась выскользнуть: перетерла веревку об тот же меч, вскочила и легко побежала по кочкам.

Но вдруг – оступилась... Упала, и тут (а вот тут, самое нелогичное – точнее: нелогичное, но не для меня) «суеверная мысль поразила ее: она решила, что небо отвернулось от нее».
«I must die», – прошептала она.

С чего бы этого? Ну, поскользнулась. С кем не бывает?
Я вот тоже, например, недавно упал. Пошел за простоквашей, поскользнулся на банане, лежу себе на асфальте, медитирую. Хо-ро-шо...

А вот нет: взяло и отвернулось. Целое небо. От одной девушки.
I must die.

Это мой самый любимый момент.
Такая Настасья Филипповна французская.
Мраморный палец из-под простыни. И над пальцем жирная муха.
«Я должна умереть. Поедем, Рогожин. Я всегда знала, что ты когда-нибудь меня прирежешь».

Д’Артаньян бы на ее месте (и Атос бы) еще елозили бы по болотной жиже, скользя сапогами, рычали бы, сопротивлялись (это называется «бороться за свою жизнь»), визжали, наверное. Они же победители. Которые проиграли.

А она – нет.

«Она ничего не видела.
Подле нее не было никог, кроме ее врагов.
– Где я умру? – спросила она.
– На том берегу, – ответил палач.
Все прочие остались на правом берегу и опустились на колени»

...Потому что они не наши люди.
Потому что наши люди в булочную на такси всё-таки ездят. Но когда решают, что должны умереть, вдруг думают: I must die. И доверяют судьбе. В том самом месте, где небо отвернулось от тебя. Не извалявшиеся (на прощанье) в иле и в клеклой земле. А так – слегка припорошенные речным песком.
С босыми ногами.

Чтоб потом волосы так с шеи одним жестом – раз, и каюк.
«Как ландыш под серпом убийственным жнеца / Склоняет голову и вянет».

Это же, кажется, Батюшков? Тоже, к слову сказать, никакой не победитель.

В общем, наш Вы человек, товарищ миледи.
Просто-таки наш, безо всяких «но».

Дорогая наша, любимая, уважаемая Настасья Филипповна Винтер.

Вставьте мне в сердечко звездочку, звездочку,
Вместо ушек вставьте ракушки, ракушки,
А заместо глазок – шарики, шарики,
Вместо брючек дайте штаники, штаники,
Положите меня в ясельки, в ясельки,
Чтобы я лежал бы в люлечке, в люлечке,
И пускал из носа сопельки, сопельки,
Издая при этом вопельки, вопельки.
А потом постройте радугу, радугу,
Чтоб по ней бежали гномики, гномики,
Чтобы в ней бы жили кошечки, кошечки,
И кормите меня с ложечки, с ложечки.
Но вы этого не можете, не можете.
Ну так что ж вы, бл..дь, меня не уничтожите?